Горностайка, красавица, гарька и другие

Как-то в декабре, подгоняемая тридцатиградусным морозом, забежала я после работы на базар. И под стенкой ларька увидела полузамерзшего котенка.

Я возмутилась: выбросить живое существо в такую стужу! Но котенок был мне не нужен. Обремененная семьей, работающая женщина не жаждет лишних забот. И я положила перед котенком кусочек колбасы. Он не притронулся к нему— так замерз.

Бросая голодному животному кусок, мы как бы откупаемся от голоса совести, от тайного чувства жалости и уже с облегчением проходим мимо. Но здесь успокоить себя было нечем, и, поколебавшись немного, я подобрала котенка. Назвали его Горностайкой за очень красивую, рыжевато-коричневую, с белой мордочкой и лапками окраску. Горностайку я выходила. Только застуженные глаза (они у котят раньше и чувствительнее всего отзываются на простуду) слезились у нее потом всю жизнь. И росла она плохо, всегда напоминала котенка-подростка.

— Ну и странная у тебя кошка! — дивились мои домашние.— Ни погладить, ни приласкать. Никаким лакомым куском не соблазнишь. “Кис-кис” не понимает: позовешь — даже головы не повернет. Все это было верно. Кроме меня, Горностайка не признавала никого. Даже мою меньшую, постоянно жившую со мною дочь приравнивала к чужим.

— В ваших отношениях с Горностайкой,— сказала мне как-то дочь,— не ты за старшую, а она. И, пожалуй, была права.

Мы привыкли к сравнению “верен, как пес” и не менее привычно говорим: “ластится, как кошка”. Увы, безоговорочно приняв последнее сравнение, мы должны были бы лишить Горностайку звания кошки.

Не только мои домашние, но и я сама не могла по своему желанию взять Горностайку на руки, погладить. Почти всегда она мягко, но решительно высвобождалась и уходила. Никакого, даже малейшего насилия над собой она не переносила. Это ей принадлежало право дарить мне свою любовь и в ответ требовать моей.

Случалось, я была чем-то занята, куда-то спешила, была невнимательна, Горностайка обижалась и на день-два уходила из дому. И если Горностайка уходила, никакими посулами, никакими самыми нежными интонациями нельзя было ее вернуть, пока не перегорала обида.

Как-то в августе мне пришлось на десять дней уехать в командировку. Мы еще ни разу не расставались с Горностайкой, и я беспокоилась: как примет она мой отъезд? Что ж, раз меня не будет, ей поневоле придется на время признать мою дочь, которой, уезжая, я поручила свое своенравное сокровище. Но жизнь не всегда согласуется с логикой.

— Должна тебя огорчить,— встретила меня дочь по приезде,— пропала Горностайка. В тот же день, как ты уехала, ушла из дому. Сколько я ни искала, ни звала, ни манила — бесполезно. Расстроенная, вышла я во двор. Но не прошла и нескольких шагов, как вылетает что-то из-за поленницы и бросается мне на грудь.

Горностайка! Значит, она не уходила никуда. Просто ждала меня. Я занесла ее в дом, дала поесть. Ела она с жадностью. Но потом словно спохватилась, вспомнила свою обиду — как я могла так надолго ее оставить! И ушла в угол. Больше двух недель Горностайка не подходила ко мне и меня к себе не подпускала, только смотрела из угла — неотрывно, со злым огоньком в глазах.

Лишь на третью неделю сменила она гнев на милость и сама пришла ко мне. Мы помирились. Горностайка была лишена радостей материнства, очевидно, из-за перенесенной в детстве сильной простуды. Словно понимая это, Горностайка ко всем чужим котятам — и к маленьким и к большим — проявляла трогательную нежность: уступала им еду, облизывала. А однажды...

Горностайка недолго жила у меня одна. Когда ей было три года, у нас в квартире появилась еще одна кошка — Красавица.

Тогда же прибилась к нашему дому и Пятнашка. Как-то дочка зовет меня: — Мама! Иди скорее! Не увидела бы, ни за что в такое не поверила! Пожалуй, и я бы не поверила.

Красавица впервые котилась. Уже часа два, жалобно мяукая, металась она по квартире. И вдруг Горностайка вскочила, подошла к ней, легла рядом, нежно замурлыкала, стала лизать. А вскоре принимала котят — перекусывала пуповинки, облизывала, укладывала возле матери.

Познакомившись с Красавицей, никто не рискнул бы употреблять сравнение: ласкова, как кошка. Никому (в том числе и мне) не позволяла она себя потрогать или погладить.

Сначала предупреждающее рычание, потом беспощадный удар лапой с выпущенными когтями, оставляющий не царапины, а глубокие, очень болезненные и долго не заживающие проколы. Гостей приходилось даже предупреждать, чтобы ее не трогали.

Трехцветная, очень пушистая, с на редкость пышным хвостом всегда безупречной чистоты и аккуратности — волосок к волоску,— она достойна была своего имени. Особенно удивительны были у нее глаза — изумрудно-зеленые, огромные, вдвое больше, чем обычно у кошек.

Когда я с четырехлетним внуком ходила гулять, Красавица всегда сопровождала нас, порой за два-три квартала от дома. Шагает, бывало, рядом, неспешно, царственно, распушив поднятый кверху хвост, не боялась она ни людей, ни машин, ни собак, а прохожие невольно оборачивались:

— Ну и красавица!

Так она имя свое и получила.

Трудно было даже поверить, что попала она когда-то в наш двор маленьким, грязным котенком. Мальчишки загнали ее на второй этаж, она спрыгнула оттуда на камни и расшиблась. Это был крошечный комочек грязной шерсти, и в нем одни глаза. Огромные, с почти человеческим выражением грусти и упрека.

Кто бы мог подумать, что это жалкое существо превратится в царственную Красавицу!

В доме у Красавицы был свой отдельный, облюбованный угол, а когда она ела, никто и близко не смел подойти к ней. Одной Горностайке разрешалось садиться и есть поблизости. То ли по праву первого, поселившегося в данном месте — а это право у кошек весьма чтится,— то ли в благодарность за помощь, оказанную ей когда-то, но Горностайку Красавица никогда не трогала.

Все остальные кошки предусмотрительно старались держаться подальше. Столь же беспощадно расправлялась она и с котами, что пытались ее обхаживать. Она, как и Горностайка, признавала лишь одного.

А рядом жила Пятнашка — воплощение покорства, терпимости. Вечно мурлыкающая, неспособная обижаться, одинаково ластящаяся ко всем, попрошайка. Бросят кусок — хорошо, прогонят — тоже ладно, ничто ее не обескураживало. Не знаю, ведомо ли кошке такое чувство, как презрение? Но Красавица особо люто ненавидела Пятнашку, и та очень ее боялась. Представить, чтобы они лежали вместе и нежно лизались, да еще по инициативе Красавицы, было совершенно невозможно.

И все-таки однажды такое чудо произошло. Потому ли, что когда-то она сильно расшиблась, но первые четыре года Красавица котилась или еще живыми недоношенными, или вовсе мертвыми котятами. Лишь на пятом году у нее впервые родились три нормальных котенка.

Но, увы, всегда приходится заглядывать в будущее, и я оставила ей одного. Тем более что обычно кошки не замечают уменьшения потомства, во всяком случае, видимого беспокойства они не проявляют. Но Красавица сразу бросилась на поиски.

А за две недели до этого окотилась Пятнашка. Я устроила ее на. кухне — было еще холодно — и тоже оставила ей одного котенка, что ее, кстати, ни в коей мере не обеспокоило.

И вот не верю своим глазам: Красавица вдруг сама подходит к Пятнашке, ложится рядом и начинает нежно облизывать обоих — кошку и малыша.

Эта неправдоподобная идиллия длилась почти два часа. Но стоило Пятнашке ненадолго отлучиться, как Красавица схватила ее котенка, отнесла к своему, а вернувшуюся мать встретила угрожающим рычанием. Пятнашкиного котенка она явно любила больше, чем собственного. Значит, считала своим.

Зачем, чтобы отобрать его, ей понадобилось это представление — игра в дружбу? Почему Красавица не могла в отсутствие Пятнашки попросту выкрасть котенка? Или еще проще — отнять? Пятнашка боялась ее да и матерью была не особенно нежной, вряд ли бы она стала отстаивать свои права.

Матерью Красавица была отменной. Когда она выходила со своими малышами во двор, туда не смели сунуться ни один кот, ни одна собака. Как-то в приоткрытую калитку неосторожно заглянул огромный, чуть не с теленка, и достаточно свирепый на вид пес. Скорее всего, он даже не успел ничего понять. Молниеносный бросок, удар когтями по морде, и нарушитель, жалобно визжа и поджимая хвост, бесславно бросился наутек, преследуемый разъяренной кошкой.

А Пятнашка спокойно бросала своих котят на произвол судьбы и никогда ни от кого их не защищала.

Ни Красавица, ни Пятнашка моими друзьями не были. Зато они могут служить живым опровержением мнения тех, кто считает: все кошки на одно лицо.

Горностайка прожила у меня одиннадцать лет — весь положенный ей кошачий век. Умерла она просто от старости, не болея. Кроме Горностайки, были у меня в разное время еще две кошки, которых я называла друзьями.

Одна из них прожила в моем доме меньше года. Ко мне она попала уже взрослой, при обстоятельствах, можно сказать, трагических.

Проходя двором, я услышала хриплое, сдавленное мяуканье. Заглянула на помойку и там среди мусора увидела страшное, обгоревшее живое существо. Уши у кошки сгорели, лапы были до того обожжены, что стать на них она не могла. Единственное, что сохранилось у нее почему-то нетронутым,— глаза.

Я осторожно завернула кошку в газету и принесла домой.

Повозиться с ней пришлось достаточно: кормить и поить с рук, три раза в день выносить во двор... Впрочем, через две недели лапы у нее зажили, и она уже не нуждалась в моей опеке, а к весне наново обросла дымчато-серой шерстью, и только сгоревшие уши напоминали о случившемся.

Прозвали ее Гарькой. Потому ли, что я спасла ей жизнь, привязалась она ко мне необычайно. А чуткость ее буквально граничила с чудом.

Стоило подумать: где моя Гарька? — и она уже тут как тут, вспрыгнула на колени, заглядывает в глаза, словно хочет спросить: что такое? Подумаешь: надо бы выпустить ее погулять,— она уже у дверей. Стоит и оглядывается на свою хозяйку. Вспомнишь: пора покормить — и она возле своей кормушки. Сама никогда не просила, не надоедала, терпеливо ждала, когда я вспомню.

Скорее всего это была предельная наблюдательность (вообще присущая животным в большей мере, чем человеку), обостренная любовью; умение подмечать тончайшие, вроде бы незаметные изменения в выражении лица, в облике человека. Ведь отгадывала она только мои, обращенные к ней мысли,

К сожалению, осенью Гарька погибла под колесами автомашины.

Теперь нет у меня такого друга, и мне зачастую бывает грустно. Нет, не подумайте, что я человек одинокий и потому ищущий прибежища хоть в дружбе с животными (такое бывает). У меня четверо детей и пятеро внуков, с которыми у меня самые близкие, сердечные отношения, есть и кроме них друзья.

И все же дружба с животными вносит в жизнь особую, светлую ноту, может быть, потому, что является гранью того высокого, так необходимого нам, так много дающего и умудряющего нас — чувства единения с природой.

Еще большим горем для всей нашей семьи была безвременная гибель другого кота — Касатика.

Вначале это был смешной, черно-белый, с пятном на носу и торчащими во все стороны отдельными, длинными, белыми на черном основании шерстинками, котенок. За это дочь и прозвала его ласково — Касатиком.

Если он хотел, чтобы вы не прошли мимо, обратили на него внимание, то садился на стул или на маленький столик возле дверей и цеплял вас коготком за платье. Зацепит и смотрит требовательно и вместе лукаво.

Касатик умел открывать все двери — и от себя и к себе. Дверь от себя открывали многие коты. Но к себе открывал дверь только Касатик: он цеплялся когтями за дверную обивку, а то и просто за какую-то малозаметную щелку или неровность в дереве и тянул на себя, пока дверь не приоткрывалась. Тогда он придерживал ее другой лапой и заходил. По чуткости, умению догадываться о мыслях он не уступал Гарьке.

К сожалению, он не прожил и четырех лет. К нам в дом перебрался новый сосед, для которого забава — поиздеваться над животными и ничего не стоит поднять на них руку. Пришлось объявить ему войну. Войну я выиграла — к счастью, большинство у нас живет уже по новым, более гуманным, человечным нормам,— но дорогой ценой. В отместку он убил Касатика.

В заключение хочу дать совет: о чем бы вы ни судили, не берите на веру стандартных, очень часто, увы, предвзятых понятий. Попробуйте посмотреть на вещи собственным, свежим взглядом. Вот так непредвзято посмотрите и на небольшое, пушистое четвероногое существо — кошку.

Котовасия, Сергей Коловоротный

Нашему дому было уже лет двадцать. Новым его уже никак не назовешь, но многие жильцы все равно называли его «наш новый дом», а все потому, что все время кто-то уезжал, а кто, наоборот, въезжал.

Вот и сейчас, в третью квартиру приехали новые жильцы – большая семья, а с ними целый грузовик с мебелью. День был хороший, солнечный, на календаре – воскресенье, и вся детвора высыпала во двор, посмотреть, кто же это приехал.

Из кабины такси, которое подъехало следом за грузовиком, вышел высокий молодой мужчина и затем светловолосая женщина. И вслед за ними выскочила короткостриженная, похожая на мальчика, девчонка лет тринадцати.

— Гляди, – шепнул Павлик своему другу Славику, – какая рыжая!

— Как огонь! – кивнул Славка.

А жильцы тем временем, не обращая внимания на зевак, начали выгружать вещи.

— Олечка! – закричал мужчина. – Ты не помнишь, куда подевались ключи от нашей новой квартиры?

Женщина вытащила ключи из сумочки, и передала своему мужу, который, подхватив на ходу стул, направился к новой квартире.

Но не прошло и двух минут, как он вышел обратно на улицу, неся в руках огромного рыжего кота.

— Ой, папочка, это что за котик? – завизжала от восторга девочка.

— Я не знаю,– растерянно ответил он.– Вот… сидел у нас в квартире.

— Во дела!– изумился Славка.– Так это же Василий!

— Какой такой «Василий»? – недовольным голосом спросила женщина. – Я не знаю никакого Василия!

— Васька – это кот семьи Скворцовых, – пояснил Павлик. – Они уехали, а кот, вот, почему-то остался…

— Мамочка…– умоляющим тоном произнесла девочка и просительно посмотрела на маму.

— И речи быть не может! – отрезала женщина. – Я не потерплю в нашем доме никаких котов!

Молодой мужчина, заслышав тон жены, безропотно передал кота Павлику, и отошел в сторону с виноватым видом.

— Что же нам делать? – озабоченно произнес Павлик, прижимая к себе кота.– Я бы его взял к себе, но у папы аллергия.

— А у нас дома собака, – сказал Славка.

— А может, кто-то из соседей возьмет?

Стали ребята думать, кому кота предложить.

— Вот! – воскликнул Павлик, – у Сидоровых нет ни кота, ни собаки. Может, они возьмут?

— Точно! Дядя Миша добрый человек, помнишь, он часто говорил – что любит животных! Почему бы им не взять кота Ваську себе?

И ребята направились в девятую квартиру.

Дверь им открыл сам дядя Миша – толстый усатый мужчина, одетый по случаю выходного дня в полосатую пижаму.

— Гм, – озадаченно произнес он, в ответ на просьбу ребят. – Не знаю, что и сказать!

Он посмотрел со всех сторон на рыжего кота, глаза которого от испуга были как два огромных желтых блюдца.

— И что мне с ним делать, позвольте вас спросить? Я даже не знаю, чем его кормить...

Но тут ребята стали заверять, что они сами будут приходить и кормить кота, только бы он взял его себе.

— Ну что же, дружок, заходи, – сказал дядя Миша, и впустил кота в квартиру.

Счастливые ребята вприпрыжку выбежали на улицу. Как все здорово получилось! Какой же он хороший, дядя Миша!

— Бежим на площадку,– крикнул Славик.– Там ребята из соседнего двора играют в «Городки»!

— Побежали!

Но не успели друзья и двух шагов сделать, как с третьего этажа раздался громкий крик:

— Чтобы духу его здесь не было! Ах, паршивец ты этакий! Разорил!!!

Славик и Павлик остановились как вкопанные и в недоумении подняли головы – крики доносились именно из девятой квартиры.

Ребята мигом взбежали на третий этаж, и вовремя. Открылась дверь, и оттуда выскочил весь мокрый, взлохмаченный и еще больше напуганный кот Васька. За ним следом в дверях появилась тетя Маша, в бигудях, размахивая ковровой выбивалкой.

— Я тебе покажу, как нам портить вещи!– кричала она.– Ах, негодяй ты этакий! Испортил такой дорогой цветной телевизор!

Как выяснилось позже, семья Сидоровых смотрела телевизор, когда младший сын – Колька погнался за Васькой, а тот залез на шкаф. И когда дядя Миша попытался его оттуда снять, Васька случайно плюхнулся в аквариум с рыбками, а оттуда прыгнул на стоявший рядом телевизор. Из телевизора тут же повалил дым, изнутри вылетел сноп искр, а затем раздался оглушительный взрыв.

Ох, ну и «котовасию» затеял наш кот Васька!

Павлик со Славиком в отчаянии не знали, что и делать. Больше никто из жильцов во дворе не хотел брать к себе кота. Напрасно ходили они из квартиры в квартиру – все было без толку.

Наконец, сжалилась над ребятами тетя Даша. Она работала продавщицей в цветочном магазине, и все ее знали, потому что цветы покупали только у нее.

— Ладно уж,– сказала она,– возьму вашего кота. Пусть живет у меня, раз больше никто брать не хочет.

Славик и Павлик радостно поблагодарили ее – вот ведь, какой хороший человек! Надо будет ей как-то помочь, принести землю в горшочки. Она часто говорила, что земли не хватает, чтобы пересадить кактусы.

Ребята побежали на спортивную площадку. А там уже вовсю шла игра в «Городки», только вместо деревянных бочонков, мальчики ставили банку на банку и пытались сбить их, кидая короткий металлический прут.

Павлик и Славик уже начинали выигрывать у мальчишек из соседнего двора, когда прибежал запыхавшийся Мишутка.

— Ой, что случилось, что случилось!– сбивчиво заговорил он.– Бегите скорее за Васькой, а то его сейчас прибьют!

Перепуганные Славик и Павлик бросили игру и побежали обратно во двор. А там! Батюшки, что там произошло, пока их не было!

Оказалось, что Васька не долго задержался у тети Даши – она его выпустила погулять на свой балкон, а он возьми да и скинь вниз ее лучшую фиалку в глиняном горшочке.

Мало того, фиалка угодила в нашего дворника Пал Иваныча, который в этот момент стоял под домом и поливал дорожки.

Ох, и разозлился же Пал Иваныч. Как только тетя Даша выставила Ваську на улицу, он взял да и окатил кота из шланга так, что на нем снова сухого места не осталось.

Но и Васька в долгу не остался. Спасаясь от воды, он запрыгнул на гараж, где стояла банка с синей краской (она осталась от ремонта нашего подъезда) и опрокинул ее. Не успели жильцы дома ахнуть, как кот шмякнулся вслед за краской на землю, обмакнул в нее все свои четыре лапы, и в диком испуге пробежался по всем машинам стоявшим во дворе.

Павлик и Славик прибежали во двор в тот момент, когда за котом Васькой уже бегало полдвора. Кто был с ковровой выбивалкой, кто с веником, остальные схватили, что под руку попало.

Ребята жутко перепугались. Что теперь коту будет!

В суете, кот Васька куда-то исчез, и толпа разъяренных жильцов дома остановилась посреди дворе, чтобы перевести дух.

— Куда же он делся?!

— Вот рыжий негодник! – кричал дворник, размахивая шлангом.

— Все они рыжие – бандиты! – шипела старуха Желтухина. Она только что подошла к жильцам, но считала, что от всех котов один только вред.

Жильцы замолкли, и тут услышали, как за гаражом кто-то тихонько плачет.

— Кто это плачет? – удивился дворник. И все пошли посмотреть.

А за гаражом сидела трехлетняя девочка – дочка Серафима Ивановича. Она разбила коленку и тихонько плакала, потирая ушибленное место.

А рядом с ней сидел рыжий кот Васька и лизал девочке руку. Наверное, он ее жалел.

Тут всем расхотелось ругать Ваську.

Даже дворник почесал затылок. А потом махнул рукой и ушел.

Пожилой шофер, чья машина также «пострадала» от Васькиных проделок, сказал:

— И чего мы вдруг набросились на этого кота? Его ведь тоже пожалеть надо – хозяева-то его бросили самого…

— Пожалеть-то можно, а толку?– добавил другой жилец.– Кто возьмет кота себе домой?

Наступила тишина. И тут за спинами жильцов раздался голос дедушки Паши – тихого пенсионера, которого жильцы недолюбливали за то, что он никогда и ни с кем не вступал ни в какие споры и вообще был вежливым «до невозможности».

— Я его возьму себе, – сказал дедушка Паша.– Только я ему дам другое имя. Пусть теперь он будет Кузя, а то попадет опять в какую-нибудь «Котовасию».

Все вокруг засмеялись.

А Павлик со Славкой шепнули друг другу:

— Ну и дураки же мы были, дразнили его! А он такой хороший человек оказался!

— Точно, – ответил ему Павлик. – С завтрашнего дня будем ему сами газеты приносить. А то он старенький, и ему уже трудно ходить в киоск.

А дедушка Паша услышал это и улыбнулся.

– Не надо ребята, я и сам могу за газетами ходить. Вы лучше просто так приходите. Навестите Кузю…

Кот-ворюга, Константин Паустовский

Мы пришли в отчаяние. Мы не знали, как поймать этого рыжего кота. Он обворовывал нас каждую ночь. Он так ловко прятался, что никто из нас его толком не видел. Только через неделю удалось, наконец, установить, что у кота разорвано ухо и отрублен кусок грязного хвоста. Это был кот, потерявший всякую совесть, кот— бродяга и бандит. Звали его за глаза Ворюгой.

Он воровал все: рыбу, мясо, сметану и хлеб. Однажды он даже разрыл в чулане жестяную банку с червями. Их он не съел, но на разрытую банку сбежались куры и склевали весь наш запас червей. Объевшиеся куры лежали на солнце и стонали. Мы ходили около них и ругались, но рыбная ловля все равно была сорвана.

Почти месяц мы потратили на то, чтобы выследить рыжего кота. Деревенские мальчишки помогали нам в этом. Однажды они примчались и, запыхавшись, рассказали, что на рассвете кот пронесся, приседая, через огороды и протащил в зубах кукан с окунями. Мы бросились в погреб и обнаружили пропажу кукана; на нем было десять жирных окуней, пойманных на Прорве. Это было уже не воровство, а грабеж средь бела дня. Мы поклялись поймать кота и вздуть его за бандитские проделки.

Кот попался этим же вечером. Он украл со стола кусок ливерной колбасы и полез с ним на березу. Мы начали трясти березу. Кот уронил колбасу, она упала на голову Рувиму. Кот смотрел на нас сверху дикими глазами и грозно выл. Но спасения не было, и кот решился на отчаянный поступок. С ужасающим воем он сорвался с березы, упал на землю, подскочил, как футбольный мяч, и умчался под дом.

Дом был маленький. Он стоял в глухом, заброшенном саду. Каждую ночь нас будил стук диких яблок, падавших с веток на его тесовую крышу. Дом был завален удочками, дробью, яблоками и сухими листьями. Мы в нем только ночевали. Все дни, от рассвета до темноты, мы проводили на берегах бесчисленных протоков и озер. Там мы ловили рыбу и разводили костры в прибрежных зарослях. Чтобы пройти к берегу озер, приходилось вытаптывать узкие тропинки в душистых высоких травах. Их венчики качались над головами и осыпали плечи желтой цветочной пылью. Возвращались мы вечером, исцарапанные шиповником, усталые, сожженные солнцем, со связками серебристой рыбы, и каждый раз нас встречали рассказами о новых босяцких выходках рыжего кота. Но, наконец, кот попался. Он залез под дом в единственный узкий лаз. Выхода оттуда не было.

Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошел час, два, три... Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы.

Тогда был вызван Ленька, сын деревенского сапожника. Ленька славился бесстрашием и ловкостью. Ему поручили вытащить из-под дома кота. Ленька взял шелковую леску, привязал к ней за хвост пойманную днем плотицу и закинул ее через лаз в подполье. Вой прекратился. Мы услышали хруст и хищное щелканье — кот вцепился зубами в рыбью голову. Он вцепился мертвой хваткой. Ленька потащил за леску, Кот отчаянно упирался, но Ленька был сильнее, и, кроме того, кот не хотел выпускать вкусную рыбу. Через минуту голова кота с зажатой в зубах плотицей показалась в отверстии лаза. Ленька схватил кота за шиворот и поднял над землей. Мы впервые его рассмотрели как следует.

Кот зажмурил глаза и прижал уши. Хвост он на всякий случай подобрал под себя. Это оказался тощий, несмотря на постоянное воровство, огненно-рыжий кот-беспризорник с белыми подпалинами на животе.

Рассмотрев кота, Рувим задумчиво спросил:
— Что же нам с ним делать?
— Выдрать! — сказал я.
— Не поможет, — сказал Ленька. — У него с детства характер такой. Попробуйте его накормить как следует.

Кот ждал, зажмурив глаза. Мы последовали этому совету, втащили кота в чулан и дали ему замечательный ужин: жареную свинину, заливное из окуней, творожники и сметану. Кот ел больше часа. Он вышел из чулана пошатываясь, сел на пороге и мылся, поглядывая на нас и на низкие звезды зелеными нахальными глазами. После умывания он долго фыркал и терся головой о пол. Это, очевидно, должно было обозначать веселье. Мы боялись, что он протрет себе шерсть на затылке. Потом кот перевернулся на спину, поймал свой хвост, пожевал его, выплюнул, растянулся у печки и мирно захрапел.

С этого дня он у нас прижился и перестал воровать. На следующее утро он даже совершил благородный и неожиданный поступок. Куры влезли на стол в саду и, толкая друг друга и переругиваясь, начали склевывать из тарелок гречневую кашу. Кот, дрожа от негодования, прокрался к курам и с коротким победным криком прыгнул на стол. Куры взлетели с отчаянным воплем. Они перевернули кувшин с молоком и бросились, теряя перья, удирать из сада.

Впереди мчался, икая, голенастый петух-дурак, прозванный "Горлачом". Кот несся за ним на трех лапах, а четвертой, передней лапой бил петуха по спине. От петуха летели пыль и пух. Внутри его от каждого удара что-то бухало и гудело, будто кот бил по резиновому мячу. После этого петух несколько минут лежал в припадке, закатив глаза, и тихо стонал. Его облили холодной водой, и он отошел. С тех пор куры опасались воровать. Увидев кота, они с писком и толкотней прятались под домом.

Кот ходил по дому и саду, как хозяин и сторож. Он терся головой о наши ноги. Он требовал благодарности, оставляя на наших брюках клочья рыжей шерсти. Мы переименовали его из Ворюги в Милиционера. Хотя Рувим и утверждал, что это не совсем удобно, но мы были уверены, что милиционеры не будут на нас за это в обиде.